Сильные впечатления начались в Орли. Тогда еще были выездные визы, из-за них мы с Заей не смогли уехать вместе с мужем и доезжали сами по себе. Получив багаж, два здоровенных совковых чемодана без колесиков, мы задумались. Нас обтекала толпа, двухлетний Зай категорически не желал слезать с рук, и нам надо было добраться до выхода - метров 20. Это был дикий Запад, никто не рвался помогать молодым растерянным мамам с голубоглазыми пушистыми детишками, и наше молчаливо-грустное обаяние ни на кого не подействовало. Раз такое дело, я выстроила чемоданы в линейку, двинула их коленом к выходу, и мы все вывалились через турникет в папины объятия.Следующим сильным впечатлением была стойка с пирожными – штук 30 разных сортов, всевозможных форм и расцветок. Все сладкоежки, помнящие начало 90х, меня поймут. На Родине в это время начали изчезать с прилавков макароны.
Далее последовал Латинский квартал, в котором муж снимал мансарду – настоящая жизнь богемы. Дом постройки 17го века, многоуровневые черепичеые крыши с голубями, окошко с выходом на крышу. Напротив церковь Сен Медард с розами по периметру и колокольным звоном, рю Муфтар с базарчиком. Каждое утро негры в зеленом мыли всю улицу с мылом и швабрами.
Снаружи был праздник, а внутри мы старались не задерживаться. Пол цементный, обтянутый старым тощим паласом. На полу два мартраса – это вся мебель. Одежки я развесила по стенам. Комната с маленькой кишкой, в кишке електроплитка и душ. А в сортир, извините, вход с летницы. А вот так. Сортир только наш, от него у нас ключ. А нефиг. Постдоку в центре Парижа ничего другого не снять.
Приехали мы в августе, по всему городу фонтаны и розы. В Люксембургском саду Зай свалился в фонтан. В парке Родена его фотографировали на фоне роз и Мыслителей все американские туристы, загорелого, как шоколадка, синеглазого и босоногого. При подъеме на скоростном лифте на Арку Дефанс, Зай заорал от ужаса у папы на руках но на вершине белоснежной арки развеселился. На Монмартре нас с ним нарисовали забесплатно. Нотр Дам и Пантеон он быстро начал узнавать. В ботаническом саду он подружился с двумя сестричками-подростками из России, и мы тут же на месте уговорили их пойти к нам в няньки. А я пошла работать в лабораторию своей мечты.
Заплатили мне ровно столько, что как раз хватило на нянек, ну и еще на пару свитеров. Институт находился на улице Пьера и Мари Кюри - символично! По утрам, сдав Зая нянечкам, я убегала туда абсолютно счастливая, прям юная Складовская. В полдень мы покупали себе сэндвичи со всякими вкусностями на длинных багетах, а потом шли питаться в Люксембургский сад на скамеечки. Пересаживались в кафе, чашечка кофе – три франка. С кофе хорошо идет сигаретка, народ треплется по французки, а я мучительно-безнадежно пытаюсь не потерять нить разговора.
Я писала друзьям восторженные письма – ручкой на бумаге. Емайл был экзотикой: в Париже - один на лабораторию, дома – один на институт. Писала про розы в декабре, про Версаль, Пале Рояль, и Булонский лес. Друзья в ответ писали, главным образом, про еду. Точнее, про ее отсутствие.
Розы розами, но в декабре-таки похододало. Оказалось, что центрального отопления у нас нет, а есть только электорообогреватель. Это в сочетании с цементным полом и хлипкими рамами. Но собственно, виза наша все равно кончалась.
В Питере нас встретила свекровь, стала поить чаем и рассказывать, как она замечательно все закупила, и гречка у нее есть, и запасы постного масла. Я привезла ей в подарок сапоги – что ж еще везти в Питер? Теплые и непромокаемые, весь Париж объездила в поисках – ну кому и зачем в Париже могут понадобиться непромокаемые сапоги. Моя хрущевка с паркетным полом казалась дворцом. Было непоздно, но уже сумерки – зимний Питер. В этом сумеречном мире народ лихорадочно запасал постное масло. Задерживаться в этом мире не хотелось.