В общем, я горда и счастлива. В нормальное время я б тут нафоткалась с кайтом и гордо заполнила собой всю мордокнигу. А сейчас сижу тихо, прижав уши. Никаких этих Мексик в мордокниге не выставляю и не упоминаю даже. Потому что я веду себя неправильно.
Только дети у меня выпытали – сами они остались с папой, т.к. нынче его новогодняя очередь. Но вот все им надо знать.
Правда старым друзьям еще проболталась, когда с Новым годом их поздравляла. А потому что они тоже оказались неправильные: едут во Флориду с детьми и внуками. А что, говорю, ковида не боитесь? Боимся, говорят. Но едем.
А я вот не могу целый год бояться одного и того же. Я могу, конечно, все время бояться, если очень нужно, но это тогда должны быть какие-то разные страхи.
А вот как приеду, так будет сразу рабочий митинг по зуму. И коллеги увидят мою загорелую морду лица. Это стало уже так неприлично, показывать зимой в университетской дем среде загорелую морду лица – это почти как голый зад показать.
Я чувствую себя, как в начальной школе, когда я прогуляла уроки, а потом хочу идти играть с девчонками. Родители относились к моим пропускам школы как-то очень лояльно, и даже в какой-то мере их поощряли. Отчасти, потому что после прогулов, особенно длительных, у меня резко улушались оценки. А высыпалась потому что. Ну и вот. Вот мама говорит, что уже восемь и пора вставать, а я понимаю, что вот лучше я щас умру, чем встану, и я ною, маам, у меня чот в горле. А мама пугается, потому что вот ей опять ща придется вместо ее увлекательной жизненной программы бежать после работы к больному ребенку, и мама говорит, ну оставайся дома тогда. И я переворачиваюсь на другой бок и сладостно остаюсь. К полудню я продираю глаза в пустой квартире, делаю себе чай и бутер с сыром, и пока то да се, дело к концу уроков. Так что самое время пойти погулять, а заодно спросить у девчонок домашку. И вот я выхожу, а навстречу мне девчонки с ранцами, и я рада их видеть, потому что мне одной уже стало скучно, а они такие: а ты чего не в школе? Ну вот блин.